Марина Ивановна ЦВЕТАЕВА
СТИХИ К ПУШКИНУ
СТИХИ К ПУШКИНУ
Всю жизнь, начиная с детства, М. Цветаева преклонялась перед гением А. С. Пушкина. При этом отношение её к великому поэту было как к собрату по перу, единомышленнику, родному по духу человеку. А. Пушкин для Цветаевой — Поэт, с которым она вступает в диалог равного с сильнейшим. Заполнив собой значительную часть духовного мира Марины Цветаевой, он вторгся и в её поэзию.
Один за другим стали появляться стихи, посвящённые А. Пушкину (первое — в 1913 году). На протяжении всей жизни она много упоминала о нём в личной переписке, своих творческих тетрадях. В 1930-е годы она перевела восемнадцать его стихотворений на французский язык, стала автором оригинальной прозы «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачёв». Но по-настоящему, в полный голос, М. Цветаева сказала о поэте в замечательном стихотворном цикле «Стихи к Пушкину» (1931), опубликованном во французском журнале «Современные записки» в 1937 году. Цикл состоит из семи произведений, написанных в 1931 году и около шести лет лежавших без движения. В одном из писем Марина Цветаева охарактеризовала эти стихи: «Страшно резкие, страшно вольные, ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеющие, и всё имеющие — обратное канону. Опасные стихи… Они внутренне — революционны… внутренне — мятежные, с вызовом каждой строки…» Так автор отвергает попытки превратить образ Поэта в икону.
В первом, открывающем цикл стихотворении «Бич жандармов, бог студентов…» Цветаева (она же лирический герой) возмущена той ролью, которую спустя столетие навязывают Поэту: «Пушкин — в роли монумента? гостя каменного?.. лексикона?.. гувернёра?.. мавзолея?..» Казённым восторгам «брадатых авгуров» противопоставлен образ Поэта-бунтаря, «звавшего своим небо Африки», воевавшего с «соловьями слова», «самовола», обладавшего духом «самым вольным, самым крайним», чувствовавшего себя свободно при встрече с царём. Эмоциональным настроем стихотворения Цветаева подтверждает сделанное ею признание: «Пушкину я обязана своей страстью к мятежникам — как бы они ни назывались и ни одевались».
В стихотворении «Пётр и Пушкин» Цветаева, перечисляя заслуги царя Петра I, превыше всего оценивает его решение привезти «на белую Русь Ганнибала-Арапа»:
|
Сего афричонка в науку |
Представляя, как бы Пётр I относился к Пушкину — своему «истинному правнуку», который «Петров унаследовал дух», автор наделяет образ монарха щедрой благосклонностью к поэту, бережным отношением к его праву на свободу выбора:
|
Плыви — ни об чём не печалься! |
Образы российских самодержцев, современников поэта, «разжаловавших» Пушкина, установивших за ним «жандармский сыск», на фоне Петра-гиганта выглядят бледными «опёнками», ограничивающими права и свободу поэта даже тогда, когда жалуют ему чин «камерного юнкера» или доступ к «отечественным архивам», не говоря уже «о взгляде василиска», «о замораживании уст» и о ссылке Пушкина «в румынскую область».
В последней строфе Цветаева придаёт стихам торжественность оды, когда благодарит Петра за Пушкина, его «Последний — посмертный — бессмертный // Подарок России…».
Критики нередко упрекали Цветаеву в излишней усложнённости стиха, ставя в пример классическую, в том числе и пушкинскую, поэзию. Но она считала великого новатора Пушкина в деле обновления поэтического языка союзником. Третьему стихотворению цикла неслучайно дано рабочее название «Станок», чтобы на правах соратника по поэтическому цеху раскрыть те муки творчества, которые были ведомы Пушкину. Листая опубликованные черновики поэта, она понимает значение «каждой помарки», ощущает вес каждой «открытой скобки», смысл «мнящейся описки», знает, «как скрипелось негрскими зубьми», «как бежалось к голому столу», за которым ежедневно разворачивалась труднейшая из битв — «самого с самим».
И как вызов тем, кто критиковал её за сложность стиля, Цветаева берёт великого поэта в союзники, завершая стихотворение строками:
|
— Пушкиным не бейте! |
В основу стихотворения «Преодоленье…» положено воспоминание А. О. Россета, который перекладывал тело умершего Пушкина в гроб: «Мне припомнилось, какого крепкого, мускулистого был он сложения, как развивал он свои силы ходьбою». Для Цветаевой слово «мускул» становится в стихотворении ключевым, от строфы к строфе расширяющим границы своего значения: «мускул полёта, бега, борьбы», «побегов степных», «гимнаста и арестанта», «мускул весла»…
Последняя строфа рождает аллюзию на пушкинского «Пророка», звучит как апофеоз творческой мощи поэта, дарованной свыше:
|
То — серафима сила была: |
Гневным обличением царя Николая I стало стихотворение «Поэт и царь», в котором отрицающий пафос приобретает характер инвективы. Цветаева объясняла свой гнев «местью поэта за поэта». По форме и содержанию это страстный монолог против главного виновника гибели Пушкина, заканчивающийся наказом потомкам, вглядывающимся в «величавый» «мраморный» облик царя:
|
Зорче вглядися! |
Сила негодования Цветаевой-поэта сравнима с приговором, вынесенным М. Ю. Лермонтовым убийцам Пушкина во второй части его стихотворения «На смерть поэта». Но свой вердикт Цветаева заканчивает конкретным указанием имени убийцы.
В завершающих цикл стихотворениях «Нет, бил барабан перед смутным полком…» и «Народоправству, свалившему трон…» автор возвращается к скорбным дням погребения поэта. По свидетельству П. А. Вяземского, в день выноса тела Пушкина в его доме, «где собралось человек десять друзей и близких, очутился целый корпус жандармов. Без преувеличения можно сказать, что у гроба в большом количестве собрались не друзья, а жандармы». В. А. Жуковский вспоминал: «…В минуту выноса… нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей проводили тело до церкви». Излагая столь бесславные факты русской истории языком поэзии, используя антифразис, Цветаева низводит значение неоднократно повторяемого слова почёт до прямо противоположного ему стыд:
|
Кого ж это так — точно воры вора |
«Умнейшим мужем России» назвал А. Пушкина царь Николай I при личной встрече с ним в сентябре 1826 года. Заканчивая произведение «царской» характеристикой, Цветаева усиливает саркастический пафос стихотворения, а значит, ещё более обнажает вину тех, кто в полной мере отдавал себе отчёт в несоизмеримости между ничтожеством собственных действий и пониманием значимости события для России:
|
Не поручать палачам похорон |
Заканчивая стихотворение множественным числом — «Пушкиных», Цветаева имеет в виду истинных поэтов, которые во все времена остаются для многих неудобными. Ведь даже при «народоправстве» невозможно «упразднить тренья» между правдой и правдоподобием, решительным шагом и малодушным компромиссом.