Марина Ивановна ЦВЕТАЕВА
ЛИРИКА МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ
ЛИРИКА МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ
«Домики старой Москвы» (1911). Наиболее полно тема Родины в поэзии Цветаевой нашла отражение в стихотворениях о Москве. Мотивы святости, праведности древней русской столицы — града «дивного», «мирного», «нерукотворного» — в полную силу самобытного таланта Цветаевой прозвучали в знаменитом цикле «Стихи о Москве» (1916). Но и в ранней лирике поэтесса искренне признавалась в любви и нежности к родному городу. Эти чувства не были отвлечёнными, они, как точно заметил В. Брюсов, в стихотворениях Цветаевой «всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительного, пережитого». Таково стихотворение «Домики старой Москвы», вошедшее в первый сборник — «Вечерний альбом».
Уже в самом названии автор определяет лирического адреса-та — «домики старой Москвы», к которым относится тепло и нежно, словно разговаривает с дорогими друзьями. Называя их ласково «домики... из переулочков скромных», лирическая героиня окружает эти образы романтическим ореолом московской старины. Домики оживают: мы видим «потолки расписные», высокие зеркала, «тёмные шторы в цветах», слышим взятые чьей-то рукой «клавесина аккорды». Образ милых девушек, прабабушек героини, склонившихся над рукоделием, напоминает о времени, когда Москва слыла городом красавиц, «ярмаркой невест». А с семейных портретов пристально, «в упор» смотрит на нас уходящий в прошлое XIX век.
Элегическое звучание второй и третьей строф нарушает вопросительная интонация, усиленная повтором наречия «где». Где теперь этот уютный, особенный, «с знаком породы» московский образ жизни? Домики исчезают, подобно тому, как в сказках тают «дворцы ледяные». В руках какого недоброго волшебника находится жезл, «по мановенью» которого меняется облик города? Антитезу уходящей романтической старине представляет пришедшая ей на смену совсем иная эпоха. Используя лексику с открыто негативной оценкой — «уроды», «грузные», — поэтесса не скрывает своей неприязни к бездушной современности, её «домовладельцам», купившим право по-своему распоряжаться домиками-долгожителями, так долго хранившими душу «старой» Москвы.
Кольцевая композиция позволяет сопоставить первую и последнюю строфы стихотворения, чтобы увидеть в обращении к лирическому адресату значимую замену глагола: «исчезаете вы» — «погибаете вы». «Погибнуть» — значит умереть не своей, а насильственной смертью. Этот глагол усиливает осознание непоправимости потери и словно призывает к ответу виновных. Уходящие в прошлое «домики» становятся в стихотворении образом-символом бездумно утрачиваемой неповторимости по-домашнему уютной «старой» Москвы и, как следствие, напоминанием об опасности духовного обнищания её жителей.
«Моим стихам, написанным так рано...» (1913). Это стихотворение сама Марина Цветаева оценивала так: «Формула — наперёд —всей моей писательской (и человеческой) судьбы». Справедливость авторской оценки доказана временем. Включённое в 1920 году в ру-копись сборника «Юношеские стихи», которые, по мнению издателей, в те революционные годы оказались «несвоевременны и бесполезны», произведение при жизни поэта опубликовано не было. Но именно оно спустя сорок лет открывало сборник «Избранное» (1961), названный книгой, «вернувшей в Россию Цветаеву». Поэтическая «формула» автора действительно оказалась пророческой.
Состоящее из трёх строф стихотворение «уместилось» в единственное предложение, и этим подчёркивается стремительность рассказанной в нём на одном дыхании истории рождения поэта. Стихи, написанные «так рано», едва ли не раньше пробуждения в ребёнке самосознания, продолжают жить, как и возникли, по законам самой природы: они непосредственны и непредсказуемы, срываются, «...как брызги из фонтана, // Как искры из ракет...». Благодаря этим сравнениям, рождающим образ движения воды и огня, а также объединению самых, казалось бы, несопоставимых понятий — «юность и смерть» — в стихотворении возникает мотив мятежа, вызова общепринятым канонам. В скучном, устоявшемся в своих вкусах обществе, которое поэт не без иронии называет «святилищем, где сон и фимиам», стихи подобны ворвавшимся без спроса «маленьким чертям», поэтому так и остаются «нечитанными», «разбросанными в пыли по магазинам».
В то же время между строк произведения ощущается состояние тревоги в душе ещё очень молодого поэта: с одной стороны, уверенность в подлинности литературного дара, невозможности подчинения расхожим стереотипам, а с другой — боль осознания собственной безвестности и трагическое понимание преждевременности своих стихов. Тем не менее Цветаева без колебаний выбирает путь, завещанный некогда поэтам самим Пушкиным: «...Дорогою свободной // Иди, куда влечёт тебя свободный ум...» Она не просто верит — она знает, что, согласно высшему закону, всё настоящее в искусстве выдержит проверку временем и обязательно будет востребованным:
|
Моим стихам, как драгоценным винам, |
Последняя укороченная строка вводит в стихотворение элемент неожиданности и поэтому приобретает особую силу убеждения, не требующего никаких доказательств.
В теме поэта и поэзии стихотворение «Моим стихам...» открывает новые грани. Поднимая такую духовную проблему, как чувство собственной значимости творческого человека, его личностное развитие, поиск общественного признания, Цветаева утверждает: для поэта сами стихи составляют смысл жизни и высшее её предназначение. При этом созданный образ лирического героя-поэта, самостоятельность его позиции, преданность любимому делу внушают читателю уважение и вдохновляют.
«Уж сколько их упало в эту бездну...» (1913). «Поэтический днев-ник одинокой возвышенной души» — так назвал литературный критик А. Павловский раннюю лирику Цветаевой. Её, рано потерявшую мать, уже в детстве испытавшую боль утраты, не могла не волновать тайна жизни и смерти. Однако Марина всегда страстно любила жизнь, остававшуюся для неё, несмотря ни на что, «распахнутой радостью». Стихотворение «Уж сколько их упало в эту бездну...» подтверждает это жизнелюбие.
Согласно мудрой мысли Ф. Достоевского, «бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие». Именно о таком «бытии», противопоставленном «небытию», рассказывает поэтесса. В стихотворении резко противопоставлены две темы: тема жизни «на ласковой земле» и смерти («бездну, разверзтую вдали»). И для каждой из этих тем выстроен свой ряд образов. Там, где жизнь, там движение («всё, что пело и боролось, сияло и рвалось», «быстрота стремительных событий»), там музыка («виолончель... и колокол в селе»), там красота юности («И зелень глаз моих, и нежный голос, и золото волос»). Там, наконец, «насущный хлеб» человеческого общения («забывчивость», «изменчивость», «прощение обид», «безудержная нежность», «гордый вид»). А там, где разверзлась «бездна» — бездонная пропасть, — там остановка движения («застынет всё»), там вместо зелёных и золотых красок — темнота, вместо тепла огня — зола сгоревшего дерева. Лирическая героиня всем страстным темпераментом юности выбирает жизнь. Она не хочет понимать, как такое возможно, чтобы «под небом не было меня», хотя жизнь научила её раннему постижению значения слова «смерть». Мотив недоумения перед неизбежным становится ведущим в стихотворении, объединяющим столь редко объединяемые в поэзии трагедийный и романтический пафос. Образ лирической героини, «такой живой и настоящей», «ни в чём не знавшей меры», является воплощением самой жизни. Именно поэтому она, как к спасительной пристани, обращается к людям — «чужим и своим», и в этом обращении строго требует от них веры и тихо просит о любви. И в такой очень земной, человеческой любви она находит не только защиту от смерти, но и победу над ней:
|
— Послушайте! — Ещё меня любите |
Цветаева, обладая поэтическим даром предвидения, с необыкновенной проницательностью предугадывает закон бессмертия, отменяющий для человека, которого любят и помнят, «бездну» небытия. Неслучайно современники Цветаевой говорили, что «взлёты и падения её жизни выливались в побеждающие смерть стихи».
«Генералам двенадцатого года» (1913). В стихотворении «Генералам двенадцатого года» гармонично соединились книжно-романтическое восприятие русской истории и созданный поэтом возвышенный образ поколения героев Отечественной войны 1812 года. Вслед за М. Лермонтовым («Бородино») и Л. Толстым («Война и мир») Цветаева подарила читателям испытываемое каждый раз с новой силой чувство восхищения мужеством русских офицеров, доблестно защищавших Отечество в самые тяжёлые времена. Александр Тучков (4-й) (1777—1812), ге-нерал-майор. На Бородинском поле генерал Александр Тучков, вдохновляя дрогнувший под неприятельским огнём Ревельский полк, с полковым знаменем в руках бросился вперёд и был смертельно ранен в грудь картечной пулей. Его не смогли вынести с поля боя, вспаханного артиллерийскими снарядами и бесследно поглотившего героя.
Стихотворение согрето личными впечатлениями поэта. Цветаева вспоминает «один великолепный миг» из ранней юности, когда, восхищённая портретом генерала Тучкова-четвёртого, его «нежным ликом», его «золотыми орденами», влюбилась в этот образ и возвела его в идеал. При этом, посвящая стихотворение своему мужу Сергею, Цветаева словно объединяет разделённые столетием поколения, подчёркивая неизменность тех идеальных качеств, которые должны быть свойственны настоящим мужчинам — защитникам семьи и Отечества. В стихотворении есть лирический адресат — молодые генералы, которые ещё вчера были «малютки-мальчики», а сегодня уже «офицера». Может быть, не каждый из них получил столь высокое воинское звание, но все они, и это главное, сумели стать «генералами своих судеб». Поэтесса подчёркивает восхищение героями, используя обращение к ним на «вы», междометия («О», «Ах»), эпитеты с оценочным значением («очаровательные», «великолепный», «невероятный», «трогательно-юно»). Военная лексика («шинели», «шпоры», «ордена», «гривы коней», «сабли остриё») помогает создать атмосферу «века мун-диров», а её соединение с лексикой светской («франты», «бал», «перстни», «кудри дев») навевает романтический мотив мазурки и вальса.
В стихотворении важен образ лирической героини, которая воспринимает героев личностно, как своих современников. Благодаря отсутствию временного барьера молодые генералы будто сходят с портретов и оживают. Как много движения в их развевающихся на ветру, напоминающих паруса шинелях, «невероятной скачке» их коней, весёлом звоне шпор! Как должны быть губительны для юных дев их сравнимый с блеском бриллиантов взгляд и нежное прикосновение руки!
Цветаева с любовью окружает образы воинов незримым покровом небесного и земного заступничества («Вас охраняла длань Господня и сердце матери...», «Вас златокудрая Фортуна вела, как мать»), тем самым расширяя границы художественного пространства и времени, воспринимаемого как «везде» и «всегда». А включение архаизмов («длань», «златокудрая») усиливает звучание героического пафоса, создаёт атмосферу торжественности.
По замечанию критика, «героям стихотворения присуще важнейшее качество самой Цветаевой — жадная любовь к жизни. Их храб-рость и есть величайшее проявление этой любви. Такие характеры сформировала Отечественная война 1812 года, научившая молодых офицеров не только бесстрашно жертвовать собой, защищая Родину, но и наслаждаться каждой минутой жизни.
Свидетельством воинской доблести героев становится строфа, в которой поэт передаёт наивысшее напряжение битвы:
|
Три сотни побеждало — трое! |
Используя гиперболу, контекстуальные синонимы («дети и герои»), завершая строфу усечённой строкой и восклицательным знаком,поэт воссоздаёт кульминационный момент Бородинского сражения, достойный самой высокой поэтизации.
Понятие Родины Цветаева кратко и точно определяла как «непреложность памяти и крови». Стихотворение «Генералам двенад-цатого года» наряду с лучшими её произведениями подтверждает неоспоримость факта: она поэт русского национального начала.
Для кинофильма «О бедном гусаре замолвите слово» (реж.Э. Рязанов, 1981) композитор Андрей Петров написал несколько песен на стихи поэтов пушкинского времени. Но прозвучавший в фильме романс Настеньки на стихи Марины Цветаевой («Вы, чьи широкие шинели...») стал музыкальной жемчужиной этого фильма.
«Мне нравится, что вы больны не мной...» (1915). Определяя источники поэтического вдохновения, Марина Цветаева признавалась: для неё «каждый стих — дитя любви». Любовная лирика — своеобразная сердцевина её поэзии, открывающая совершенно уникальный мир чувств и образов, даруемых любовью. Стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной...» было впервые опубликовано в 1965 году и, по мнению исследователей, стало «одним из бесценных открытий русской литературы Серебряного века». В антологии любовной лирики русских поэтов это произведение действительно занимает особое место, поскольку рассказанная в нём история — проникновенный монолог лирической героини, выбирающей «добровольный» отказ от возможности большого чувства. Звучащий как нежное признание в любви отказ продиктован неназванными обстоятельствами, которые можно объяснить короткой фразой — «не судьба». Неслучайно почти в каждой строке повторяется отрицательная частица «не», рождающая мотив невозможности, несвоевременности чувства. Любовь, как прекрасная гостья, стоит на пороге дома лирической героини и уже готова войти, но дверь остаётся закрытой. Словно под запретом находится и изменяющая мир власть этого чувства над её сердцем. Может показаться, что героине нравится осознавать себя свободной рядом с тем, кто мог бы стать для неё любимым. Повтор усиливает чувство достигнутой независимости: «Мне нравится, что вы больны не мной, // Мне нравится, что я больна не вами...»; «Мне нравится, что можно быть смешной...». Но почему-то кажется, что от строки к строке набирает силу мотив тайной печали, сожаления о невозможности счастья с тем, кого она готова полюбить.
Особенно остро грусть звучит в завершающих вторую строфу строках: «...Что никогда в церковной тишине // Не пропоют над нами: аллилуйя!» Не будет прекрасного и торжественного обряда венчания, а значит, у этой истории не будет будущего.
В третьей строфе героиня «и сердцем и рукой» благодарит того, кто так и не узнал о её чувствах, причём сказанное ею «спасибо» звучит как «прощайте». Меняется образ пространства: в нём поселяются «ночной покой», «редкость встреч», «не-гулянья под луной...», а солнце — образ-символ счастья — восходит где-то на чужом небосклоне. Но неизменным остаётся образ гордой и нежной души лирической героини, наполняющей каждую строку мелодией любви.
Благодаря музыке Микаэла Таривердиева стихотворение стало удивительно красивой, полюбившейся всем песней, впервые прозвучавшей в кинофильме «Ирония судьбы, или С лёгким паром!» (реж. Э. Рязанов, 1975) Кольцевая композиция лирического произведения подчёркивает строгость избранной формы, подобной гранитным берегам, сдерживающим порывы стихии. Но появившееся в заключительных строках междометие «увы!» всё же выдаёт грусть о невозможном.
«Имя твоё — птица в руке...» (1916). По воспоминаниям дочери Цветаевой, Александр Блок «в жизни Марины был единственным поэтом, которого она чтила... как... божество от поэзии и которому, как божеству, поклонялась». Между тем Цветаева не была лично знакома с Блоком, она видела его лишь дважды во время выступлений поэта в Москве в мае 1916 года, но тогда так и не решилась подойти к нему. Преклонение перед кумиром Цветаева пронесла через всю жизнь и воплотила в поэтическом цикле «Стихи к Блоку» (1916—1921), состоящем из 18 стихотворений. Первым в этом цикле и одним из самых известных стало стихотворение «Имя твоё — птица в руке...».
Обращаясь к Блоку, Цветаева не называет его имени, которое хра-нит глубоко в сердце как самое дорогое сокровище. Тем самым стихотворение приобретает молитвенный настрой, усиленный многократно повторяемым обращением «имя твоё». Между поэтом и лирической героиней непреодолимое расстояние, она может обратиться только к его имени, запечатлённому на обложке книги, и к портрету, благоговей-но целуя его «в глаза, в нежную стужу недвижных век».
Из пяти магических для Цветаевой букв — БЛОКЪ (по дореволюционной орфографии) — сложился романтический образ поэта. На первый взгляд, он соткан из цепи глубоко индивидуальных, личных ассоциаций, возникающих в сознании лирической героини, когда она произносит это имя. Но насколько свежо и неповторимо, соединившись вместе, они воссоздают мир поэзии Блока! Это спустившаяся на миг из поднебесья «птица в руке», и безответный холодок «льдинки на языке», и прилетевший откуда-то из детства «мячик, пойманный на лету», и возникающий при повторе имени звон «серебряного бубенца во рту...». Смежная рифмовка, почти полное отсутствие глаголов придают стихотворению яркую описательную окраску, подчёркнутую ассоциативность.
Возникающие во второй строфе звуковые образы расширяют границы пространства и времени, навевают мотивы пейзажной лирики Блока с его мечтательным романтическим героем: слышится «всхлип» камня, «кинутого в тихий пруд», «лёгкое щёлканье ночных копыт...». Ставшее громким имя поэта неожиданно приравнивается к «щёлкающему курку», направляющему выстрел прямо «в висок» тем, кто сражён великой силой его поэзии, которая, подобно живой воде, обладает силой воскрешать, стоит только сделать один «ключевой, ледяной, голубой глоток».
Как пишут исследователи, «стихотворение уникально тем, что, прославляя одного великого поэта, оно в то же время показывает необычайный талант второго, поскольку “хранит печать души пре-красной”».