Осип Эмильевич МАНДЕЛЬШТАМ

Осип Эмильевич МАНДЕЛЬШТАМ

	Осип Эмильевич МАНДЕЛЬШТАМ 1891—1938
	Он был высокой правде рад И прожил жизнь свою поэтом. И перед жизнью виноват Был только в этом, только в этом. М. Дудин

    Осип Эмильевич Мандельштам родился 15 января 1891 года в Варшаве в семье купца первой гильдии, мастера перчаточного дела Эмиля Вениаминовича Мандельштама и Флоры Осиповны, учительницы музыки по классу фортепиано. Осип был старшим из троих сыновей. Торговое дело у отца шло хорошо, и он перевёз семью сначала в Павловск, а затем в 1897 году в Петербург.

    По воспоминаниям младшего брата, «детей воспитывала и вводила в жизнь мать, отец в жизни семьи активного участия не принимал». В автобиографической книге «Шум времени» (1825) Осип Мандельштам с особенной теплотой пишет о книжном шкафе детства, названном им «спутником человека на всю жизнь», где «всякая книга классична, и не выкинуть ни одного корешка». Самой любимой книгой будущего поэта стало издание произведений А. С. Пушкина, в котором «колонки стихов бегут свободно, как солдаты летучими батальонами, и ведут их, как полководцы, разумные, чёткие годы…»

    В 1899 году Мандельштам поступает в Тенишевское коммерческое училище — одну из лучших школ Петербурга, названную российской кузницей «культурных кадров» начала XX века. В разные годы это училище окончили В. Набоков, Н. Станюкович, Н. Бруни, Б. Арцыбашев. О своих школьных товарищах Мандельштам отзывался очень тепло: «…Хорошие мальчики… где в тетрадках, приборах, стеклянных колбочках и немецких книжках больше духовности и внутреннего строя, чем в жизни взрослых». Большое влияние на юношу оказал преподаватель русской словесности В. В. Гиппиус. Его роль в становлении литературных предпочтений поэт оценивал как определяющую: «Власть оценок В. В. длится надо мной и сейчас. Большое, с ним совершённое, путешествие по патриархату русской литературы от Новикова с Радищевым до раннего символизма так и осталось единственным». В одном из номеров школьного журнала, называвшегося «Пробуждённая мысль», было опубликовано стихотворение Мандельштама «Тянется лесом дороженька пыльная» (1907). В нём нашло отражение увлечение юного автора революционной романтикой.

    Родители, обеспокоенные радикальными умонастроениями сына, отправляют Осипа в октябре 1907 года учиться в Париж на факультет словесности Сорбонны — старейшего университета Франции. Именно там на первое место в его жизни выдвигается поэзия. Мандельштам увлекается французскими символистами, по-новому открывает для себя русских поэтов: «О, милый мой мир: вот Бодлер, вот Верлен, // Вот Тютчев — любимые, верные книги!»

    Лето 1908 года Мандельштам проводит в путешествиях по Европе — Франции, Швейцарии, Италии. Следы этой поездки (особенно итальянской) отчётливо различимы во многих позднейших его стихотворениях.

    Начало литературной деятельности. Вернувшись в Петербург, с апреля 1909 года Мандельштам начинает посещать знаменитую «Башню» — квартиру Вячеслава Иванова на Таврической улице, где слушает лекции о поэтическом искусстве.

Начало литературной деятельности. Вернувшись в Петербург, с апреля 1909 года Мандельштам начинает посещать знаменитую «Башню» — квартиру Вячеслава Иванова на Таврической улице, где слушает лекции о поэтическом искусстве. Санкт-Петербург. Таврическая, 25      В первые годы ХХ века этот адрес был хорошо известен в литературно-художественных кругах Петербурга. Начиная с осени 1905 года, здесь проходили знаменитые «среды», на которых за несколько лет побывали самые видные деятели культуры того времени.

    Благодаря влиянию Вячеслава Иванова начало поэтической биографии Мандельштама связано с символизмом — направлением, уже оказавшимся к тому времени в полосе кризиса. По этой причине увлечение эстетикой символизма было недолгим и непрочным.

    Осенью 1909 года Мандельштам провёл два семестра в Гейдельбергском университете, где изучал романские языки и философию. Основным занятием продолжало оставаться написание стихов, в которых начинающий поэт воспринимает мир «как призрачное покрывало, наброшенное на настоящую жизнь»:

На стёкла вечности уже легло Моё дыхание, моё тепло.

    В 1911 году Мандельштам знакомится с Анной Ахматовой, пронеся дружбу с ней через всю жизнь. По воспоминаниям общих знакомых, «они замечательно дополняли друг друга в глазах окружающих… могли говорить часами. Это была подлинно поэтическая игра в таких напряжениях мысли, которые были другим совершенно недоступны». Настоящая дружба связывала Мандельштама с Н. Гумилёвым, мэтром акмеизма, основателем группы «Цех поэтов». В неё входил молодой Мандельштам. На регулярных заседаниях «Цеха» Гумилёв делал разбор стихотворений, обстоятельный и большей частью безошибочно верный. Очень скоро, по словам Ахматовой, Мандельштам «сделался на этих собраниях первой скрипкой». Поэт впервые в жизни обрёл круг людей, с которыми мог объединить себя словом «мы», что придавало ему чувство уверенности в себе. По этой причине его стихотворения той поры звучат как никогда молодо и жизнеутверждающе:

«Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит. Прозрачный стакан с ледяною водою. И в мир шоколада с румяной зарёю, В молочные Альпы, мечтанье летит.

    Спустя годы во время тюремного допроса в ОГПУ на Лубянке поэт останется верным этой дружбе, засвидетельствовав в протоколе: «Я тот самый Мандельштам, который был, есть и будет другом своих друзей, соратником своих соратников, современником Ахматовой».

    Дебютной книге, вышедшей в 1913 году, Мандельштам дал название, соответствующее духу акмеизма, — «Камень» (анаграмма слова «акме»). Сборник с небольшим тиражом насчитывал 23 стихотворения, строго отобранных автором. Н. Гумилёв в рецензии обоснованно назвал стихи молодого поэта «Музыкой с большой буквы», а М. Волошин в дальнейшем развил эту мысль: «…Какое богатство оттенков, какой диапазон уже намечены в этом голосе, который будет ещё более гибким и мощным». 

    К тому времени Мандельштам стал студентом историко-филологического факультета Петербургского университета. Там он погрузился в изучение литературы и культуры античной Греции и Рима. «Чтение Гомера превращалось в сказочное событие… совершенно потрясённый открывшимися ему тайнами греческой грамматики, он словно бы вступал с языком в личные отношения», — вспоминал преподаватель К. Мочульский. Отсюда прослеживающийся во многих произведениях античный подтекст, определяющий суть его взаимоотношений с мировой культурой: «Да будет в старости печаль моя светла: // Я в Риме родился, и он ко мне вернулся; //Мне осень добрая волчицею была, // И — месяц Цезаря — мне август улыбнулся».

    В конце 1915 года свет увидел второе издание книги «Камень», дополненное новыми стихотворениями. Многие рецензенты писали о поэзии автора «Камня» как о наиболее характерном явлении акмеизма, хотя дружеская атмосфера «Цеха поэтов» в связи с военным временем начала угасать. Мандельштам, стремившийся в армию, по состоянию здоровья (сердечная анемия) на фронт не попал.

    Летом 1915 года Осип Эмильевич познакомился в Коктебеле с Мариной Цветаевой. Их встречи продолжились в Москве, куда влюблённый поэт стал очень часто приезжать из Петербурга. В возникшем стихотворном диалоге причудливо переплелись темы любви и Москвы. Краткая история этих отношений закончилась грустным признанием поэта:

Нам остаётся только имя: Чудесный звук на долгий срок. Прими ж ладонями моими Пересыпаемый песок.

    После революции. Октябрьские события Мандельштам встретил с болью и тревогой. Как вспоминала А. Ахматова, «душа его была полна всем, что совершилось. Мандельштам стал одним из первых писать стихи на гражданские темы». От презрения и ненависти к новому порядку поэт повернул к признанию исторической закономерности всего случившегося:

Прославим, братья, сумерки свободы, Великий сумеречный год!

    Он поступает на службу в Наркомпрос, но вскоре обостряется конфликт со сторонниками «крутых методов осуществления диктатуры пролетариата». Поэт считает неприемлемыми любые формы красного террора. Мандельштам переезжает сначала в Харьков, затем в Киев, где произошла судьбоносная встреча с Надеждой Яковлевной Хазиной, ставшей подругой всей жизни поэта.

Н. Я. Мандельштам

    Мандельштам, как пишут биографы, «в полной мере осознавал значимость и не случайность своего выбора. Теперь, вплоть до последнего ареста, поэт никогда больше не будет фатально одинок». После гибели мужа Надежда Яковлевна посвятит свою жизнь сохранению его творческого наследия.

    Как много тихой нежности и готовности разделить одну горькую судьбу на двоих содержат строки, адресованные поэтом своей жене в тяжёлые годы неустроенного быта:

Мы с тобой на кухне посидим, Сладко пахнет белый керосин; Острый нож да хлеба каравай… Хочешь, примус туго накачай, А не то верёвок собери Завязать корзину до зари, Чтобы нам уехать на вокзал, Где бы нас никто не отыскал.

    В 1920 году Мандельштам возвращается в Петроград, получает небольшую комнату в Доме искусств. Выступает в Клубе поэтов. По воспоминаниям современника, это чтение оставляло незабываемое впечатление: «Я никогда не видел, чтобы человеческое лицо так изменялось от вдохновения и самозабвения». Присутствовавший на вечере А. Блок записал в своём дневнике: «Гвоздь вечера — Мандельштам. Он очень вырос».

    С 1921 года в жизни поэта начинается полоса неустроенности и скитаний по России. Обширна география его переездов: Ростов, Кисловодск, Баку, Тифлис, Батуми, Сухуми, Новороссийск. Узнав в Тифлисе о расстреле Н. Гумилёва, Мандельштам откликается на это событие пронзительным стихотворением, заканчивавшимся строками: «Чище смерть, солёнее беда, // И земля правдивей и страшнее». Такой приговор вынесла «страшная правда» новой России поэтам Серебряного века. «Акмеизма больше нет», — скажет Мандельштам в одном из писем того времени.

    Весной 1922 года Мандельштам получает комнату в Доме Герцена в Москве. Как вспоминал бывавший в гостях у поэта В. Катаев: «…комнатка почти без мебели, случайная еда в столовках, хлеб и сыр на расстеленной бумаге, а за единственным окошком первого этажа флигелька — густая зелень сада…» Непросто обстоят дела и с публикацией стихов: подготовленные один за другим сборники так и не увидели света. И только в берлинском издательстве «Petropolis» была выпущена новая книга стихов Мандельштама «Tristia» («Скорби»). Критики дали высокую оценку: «Откуда взялся у Мандельштама этот очаровывающий свежестью голос?.. Откуда эта настоящая простота?» Вскоре после берлинского издания авторский вариант под названием «Вторая книга» (1923) вышел в Москве. «В каком веке она написана?» — возмущённо задают совсем другие вопросы российские критики, считающие невозможным войти в новую эпоху «с грузом прежней культуры».

    Над Мандельштамом медленно и неотвратимо сгущаются тучи. Его исключили из всех списков сотрудников московских и ленинградских журналов, оставив возможность заниматься только переводами и, по предложению С. Маршака, писать детские стихи. Когда в 1928 году вышла итоговая книга Мандельштама «Стихотворения», в рецензиях появились политические обвинения: «насквозь буржуазный поэт», представитель «весьма агрессивной» буржуазии. В это время О. Мандельштам переживал творческий кризис. «Больше всего на свете он боялся собственной немоты, называя её удушьем», — писала Анна Ахматова. «Удушье» настигло поэта и длилось почти пять лет: он перестал писать стихи. И хотя этот период будет отмечен замечательной прозой — автобиографической книгой «Шум времени» (1925), повестью «Египетская марка» (1927), сборником статей «О поэзии» (1928), — но стихи не пишутся, что выбивает поэта из колеи.

    Последнее десятилетие жизни. Возвращение к поэзии стало возможным только благодаря смене обстановки. Поэт уехал на Кавказ и там «…увидел библейской скатертью богатый Арарат // И двести дней провёл в стране субботней, // Которую Арменией зовут». А вернувшись в Ленинград, Мандельштам пишет одно из самых известных стихотворений о северной столице — «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз…». В нём пронзительное обращение к каменному собеседнику приобретает силу зловещего предсказания:

Петербург! Я ещё не хочу умирать: У тебя телефонов моих номера. Петербург! У меня ещё есть адреса, По которым найду мертвецов голоса.

    Затем появляется ряд стихотворений Мандельштама («За гремучую доблесть грядущих веков…», «Нет, не спрятаться мне от великой муры…», «Неправда»), в которых неприятие окружающей действительности становится явным и лично окрашенным. Всё реже и реже в столичных журналах печатаются его произведения. Последняя прижизненная публикация стихов Мандельштама состоялась в конце 1932 года в «Литературной газете», а несколькими месяцами позже — последнее поэтическое выступление. «К этому времени Мандельштам внешне очень изменился, отяжелел, поседел, стал плохо дышать — производил впечатление старика, но глаза по-прежнему сверкали», — таким в 1930-е годы запомнился А. Ахматовой Мандельштам. Именно тогда он напишет стихотворение, которое биографы назовут «самоубийственным», — «Мы живём, под собою не чуя страны…» Мандельштам первым среди своих современников нарушил заговор молчания вокруг фигуры всесильного диктатора, создав страшный портрет «кремлёвского горца» и его «тонкошеих вождей».

    В ночь с 13 на 14 мая 1934 года после ночного обыска квартиры Осип Эмильевич Мандельштам был арестован. Человек открытый, не способный ни на какие хитроумные ходы, он сразу же признал авторство всех своих «крамольных» стихов. Благодаря заступничеству Н. Бухарина, А. Ахматовой, Б. Пастернака вынесенный приговор был относительно мягким: трёхлетняя ссылка на поселение в город Чердынь Свердловской области. Вскоре, ввиду ухудшения состояния здоровья, Мандельштаму было разрешено отбывать ссылку в Воронеже. Для поэта начался период воронежских стихов, в которых он, по собственному признанию, «в благодарность за жизнь отпустил сам себя». Написанные в то время произведения составят цикл «Воронежские тетради» (1935—1937). А. Ахматова удивлялась: «Поразительно, что простор, широта, глубокое дыхание появились в стихах Мандельштама именно в Воронеже, когда он был совсем не свободен».

    В мыслях о будущем опальный поэт задумывался о праве на память потомков, написав полное печальной самоиронии стихотворение:

Это какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чёртова — Как её ни вывёртывай, Криво звучит, а не прямо. Мало в нём было линейного, Нрава он был не лилейного, И потому эта улица, Или, верней, эта яма Так и зовётся по имени Этого Мандельштама...

Памятник О. Мандельштаму в Воронеже

    Время расставило всё по своим местам: в 2008 году, к 70-летию смерти Осипа Эмильевича Мандельштама в Воронеже напротив дома, где жил ссыльный поэт, ему был поставлен памятник.

    В ссылке Мандельштам пишет статьи для городских газет, журналов, работает на радио, становится литературным консультантом Большого советского театра. Но в глубине души понимает, что не сможет стать приспособленцем, поскольку, по его словам, это грозит «началом большой пустоты» и потерей главного смысла жизни — стихотворного дара. Побывавшая в гостях А. Ахматова в своём стихотворении «Воронеж» пророчески предвидит приближение той ночи, «которая не ведает рассвета». В 1937 году поэт остаётся без работы, а когда закончился срок ссылки, в воронежской печати появились статьи с политическими обвинениями против Осипа Эмильевича, который так и не смог стать ни «лилейным», ни «линейным».

    По возвращении из ссылки Мандельштаму жить в Москве запрещено, и он с женой снимает комнату сначала в приволжском городке Савелове, а затем в Калинине (сейчас город Тверь на берегах Волги). В это время власти решают вопрос о дальнейшей его судьбе. В мае 1938 года Осипа Эмильевича арестовывают в доме отдыха «Саматиха». Объявляют приговор: «За контрреволюционную деятельность заключить сроком на пять лет в ИТЛ — исправительно-трудовой лагерь на Колыме». В октябре 1938 года Мандельштам прибыл под Владивосток в пересыльный лагерь. 27 декабря во время санобработки в бане, где пахло серой и дымом, совершенно измученный, истощённый, ослабленный болезнью поэт упал, потеряв сознание, а через мгновение его сердце перестало биться. Умершего похоронили в вырытой за лагерем траншее в общей могиле. Так окончил свой земной путь поэт Осип Эмильевич Мандельштам.

    В одном из ранних стихотворений Мандельштам задаётся вопросом: «За радость тихую дышать и жить // Кого, скажите, мне благодарить?..» Эта «тихая радость» всегда светилась в нём, он был полон ею и нёс её торжественно и бережно. Доверчивый, беспомощный, как ребёнок, фантазёр и чудак, он не жил, а ежедневно «погибал», — таким запомнился своим современникам один из замечательных русских поэтов, для которых время перешло в вечность.

1. «Мне на плечи кидается век-волкодав…» Сделав эпиграфом эти строки, подготовьте рассказ о жизни и смерти поэта О. Мандельштама. 2. Выступите в роли биографа поэта. Подготовьте учебное сообщение на тему «Надежда Мандельштам. Любовь и память длиною в жизнь». Подготовьте презентацию к этой теме.

ЛИРИКА О. МАНДЕЛЬШТАМА

ЛИРИКА О. МАНДЕЛЬШТАМА

    Муза Осипа Мандельштама всегда отличалась «лица необщим выраженьем», по этой причине он причислен к так называемым трудным поэтам. Как пишут литературные критики, «чтобы проверить алгеброй гармонию стиха Мандельштама, порой требуется знание высшей математики стиховедения». Несомненным остаётся тот факт, что без лирики Мандельштама взгляд на русскую поэзию будет неполным. Блистательный поэт Серебряного века, один из крупнейших мастеров слова XX столетия вступил в честный диалог с веком, сказал своё неповторимое слово о времени, судьбе, человеке.

    Эволюция, которую на протяжении творческого пути пережил Мандельштам, сказалась на его поэтическом языке, образной системе. Для раннего творчества поэта характерно стремление к классической ясности и гармоничности. Стихотворениям свойственны простота, лёгкость, прозрачность, достигаемые скупым использованием изобразительно-выразительных средств, простыми рифмами. Поэта отличает любовь к ёмким характеристикам, афористичность заключительных строк. Благодаря точным, часто неожиданным деталям, а также зримой предметности образов, ему становится подвластной яркая картина действительности:

Только детские книги читать, Только детские думы лелеять, Всё большое далеко развеять, Из глубокой печали восстать.

    В стихах 1920-х годов и в творчестве позднего Мандельштама поэтический язык приобретает метафорическую сложность, напряжённый лиризм, глубокий философский смысл. Неожиданное значение, обогащённое новым содержанием, в художественном контексте начинают приобретать слова. Например, образ ласточки в поэзии Мандельштама ассоциируется с искусством, творчеством, словом: «Я слово позабыл, что я хотел сказать. // Слепая ласточка в чертог вернётся»; «Мы в легионы боевые связали ласточек…» Эпитеты нередко определяют предмет с разных сторон, часто противоречат друг другу:

Он [Петербург] от пожаров ещё и морозов наглее —  Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый!

    В творчестве Мандельштам опирается на богатые традиции мировой культуры, включает в произведения идеи и образы мастеров разных эпох и народов, реалии многовековой истории, классического искусства. Мировая культура и история вплотную приближены к современности, входят в сегодняшнюю жизнь. Оживают великие авторы и их герои: и Гамлет, «мысливший пугливыми шагами», и «светотени мученик Рембрандт», и Гёте, «свищущий на вьющейся тропе…» Эти образы живут в душе поэта, поэтому становятся живыми и близкими для читателя.

    Поэзия Мандельштама, который писал свои стихи «на разрыв аорты», восстанавливает связь с духовной жизнью человечества, её гуманистическими основами. И в этом продолжается высокая пушкинская традиция — «способность всемирной отзывчивости», как говорил Ф. М. Достоевский. Вместе с тем поэзия Осипа Эмильевича остаётся самобытной, новаторской, открывшей новые возможности поэтического языка.

    Стихотворение «Дано мне тело…» (1909) было написано Мандельштамом в Гейдельберге во время учёбы на романо-германском отделении философского факультета. Восемнадцатилетний юноша, как отмечают критики, «осваивался в новом для себя мире осторожно, почти на ощупь, но при этом уже в первых своих стихах декларировал собственную уникальность как человека и поэта». Произведение вошло в дебютную подборку поэта, напечатанную в девятом номере журнала «Аполлон» за 1910 год.

    Лирический герой стихотворения ощущает почти детскую радость от самого процесса жизни: ему «дано тело», он может «дышать и жить», и жизнь для него как прекрасный сад, в котором он сам и «садовник», и «цветок».

    Мотив «тихой радости», благодарности за чудесный подарок наполняет первые строфы стихотворения мелодией. В ней слышны отзвуки лермонтовской песни ангела, несущего в своих объятиях на землю «душу младую». Лирический герой воспринимает жизнь как бытие, которое, согласно высшему замыслу, ему кем-то даровано, и этому кому-то он готов задавать по-детски наивные вопросы.

    Но, в отличие от ребёнка, повзрослевший лирический герой понимает: прекрасный сад под названием «жизнь» окружают холодные «стёкла вечности» — небытия, которому мало дела до уникальности каждого отдельного человека, и оно едва ли различит лёгший на стёкла, «неузнаваемый с недавних пор», тёплый узор ещё одного «дыхания». Жизнь состоит из отдельных мгновений. Они, как нечто временное, «стекают» с этих холодных стёкол, но ничто уже не в силах противостоять бессмертию каждой пришедшей в мир души. «Узора милого не зачеркнуть» — философская формула бессмертия, выведенная поэтом. Она созвучна мудрой сказке Андерсена, где плоские остроконечные льдины, сложившиеся в слово «вечность», оказались бессильными против тёплого дыхания и радостных слёз двух маленьких детей.

    У стихотворения удивительный ритм — «качающийся», как определяли его критики. Написанное классическим пятистопным ямбом, разделённое на двустишия со смежной мужской рифмой, оно, несмотря на строгие каноны поэтики, завораживает как тихие колебания маятника, отсчитывающего время. В воспоминаниях А. Ахматова писала: «В музыке О[сип] был дома, и это крайне редкое свойство». В произведении «Дано мне тело…» поэт услышал музыку вечности.

    Стихотворение «Silentium» (1910) было напечатано в дебютной поэтической подборке в журнале «Аполлон». В этом произведении Мандельштам проявляется как один из самых философски одарённых лириков Серебряного века, задумывающийся над сокровенными тайнами бытия. В стихотворении прослеживается перекличка с выдающимся поэтом-философом XIX века Ф. И. Тютчевым. Она заключается не только в общности названий двух произведений (знаменитое «Silentium!» Тютчева), но и в том, что в разное время оба поэта в восемнадцатилетнем возрасте оказались в Германии — центре европейской философской мысли. Мандельштаму всегда были близки философские взгляды Тютчева-поэта о единой Мировой Душе, которая находит выражение в природе и во внутренней жизни человека. В земном обнаруживается небесное, а в небесном земное. Но если в стихотворении Тютчева в названии поставлен восклицательный знак, усиливающий призыв к молчанию, жизни «в себе самом», способности, погружаясь в «целый мир таинственно-волшебных дум», слышать голос своей души, то Мандельштам говорит о другом молчании. Он размышляет о последнем мгновении природной «первоначальной немоты», которая когда-то предшествовала рождению из морской пены Афродиты — богини любви. До её рождения мир был прекрасен и величествен, но в нём не было ни «музыки», ни «слова», способных объединить всё живое в «ненарушаемую связь». В слиянии морской и воздушной стихий родилась Любовь, и вместе с ней ожила чистая «кристаллическая нота», озвучившая смысл бытия. Лирический герой хочет вернуться к истокам, в тот последний миг молчания — «Silentium», чтобы самому постичь «первооснову жизни», услышать её музыку и воплотить это понимание в слове.

    Только поэту, по мысли Мандельштама, дана возможность возвращать словам их первозданный смысл, а значит поэзия — это рождённая любовью величайшая ценность, изменяющая и преображающая жизнь.

    Стихотворение «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» (1915) было написано летом 1915 года в Коктебеле, на берегу Чёрного моря. Позднее эту лирическую элегию поэт включил во второе издание книги стихов «Камень».

Будучи в те годы студентом историко-филологического отделения Петербургского университета, Мандельштам читал знаменитую поэму Гомера «Илиада». Расположенный в «Песне второй» список кораблей греков-ахейцев, которые отправились на войну с троянцами, содержит свыше 1180 названий и занимает 366 строк. Чтение этого списка считалось у студентов лучшим средством от бессонницы.

    Стихотворение состоит из трёх катренов, написанных шестистопным ямбом — почти идеальным торжественным александрийским стихом. За счёт цезуры (паузы) в середине строки ямб становится медлительным и растянутым, воссоздающим ритм морского прилива и отлива.

    Первый катрен — экспозиция и завязка лирического сюжета. Три назывных предложения рисуют эпически величественный образ времени и пространства, созданный воображением лирического героя: бессонная ночь, раскрытая книга Гомера, берега Эллады, широкий морской простор и наполненные ветром «тугие паруса» кораблей греков-ахейцев, направляющихся к берегам Трои. Развёрнутая метафора («длинный выводок», «поезд журавлиный») в сочетании с повтором торжественного местоимения «сей» рождает элегический образ журавлиной стаи, улетающей в поисках тепла «в чужие рубежи».

    Второй катрен — развитие лирического сюжета. Перед взором героя предстают затеявшие этот поход спартанские цари, «божественная пена» на головах которых является символом миропомазания. Именно к ним обращены взволновавшие ум героя вопросы: «Куда плывёте вы? // Когда бы не Елена, // Что Троя вам одна, ахейские мужи?»  Согласно гомеровскому эпосу, война произошла из-за похищенной Парисом Елены Прекрасной, жены царя Менелая, которую разгневанные греки собираются вернуть. Обращение «ахейские мужи» усиливает важность вопроса о том, что же движет событиями: сугубо военные планы или требующая отмщения любовь?

    Третий катрен — кульминация и развязка. Открывает его главная мысль стихотворения: «И море, и Гомер — всё движется любовью». Особую, идущую из глубины веков, мудрость этому суждению придают образы двух почти равновеликих стихий — неспокойного моря и эпического старца Гомера. Жизнь — движение, любовь — её движущая сила. «Кого же слушать мне?» — вопрошает поэт, знающий иной, рациональный, ответ на вопрос и о причинах Троянской войны, и о движущих силах истории. Гомер, который уже всё сказал в своих поэмах, молчит, зато волнение моря усиливается:

И море чёрное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

    Море «подходит к изголовью» поэта, чтобы подтвердить постигнутый им закон мироздания.

    Античная классика послужила Мандельштаму основанием для выражения неизменной в его поэзии мысли, которую критики называют «квинтэссенцией его опасений и радостей, его отношения к миру, жизни, собственной судьбе: главной движущей силой в мире является любовь».

    Стихотворение «На розвальнях, уложенных соломой…» (1916) было включено во второй сборник Мандельштама «Tristia». История его написания связана с именем Марины Цветаевой, в которую поэт был в то время пылко влюблён. С февраля по июнь 1916 года он неоднократно приезжает к ней из Петербурга в Москву, называя эти порывы «наездами и бегствами». Сама Марина относилась к Мандельштаму восхищённо-дружески. «Если существует Бог поэзии, — писала она, — то Мандельштам — его гонец. Он доносит до людей божественный голос точным и чистым». При этом Цветаева очень высоко оценивала сами встречи: «…Чудесные дни с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила Москву. Не так много мы в жизни писали хороших стихов, главное: не так часто поэт вдохновляется поэтом…» Итогом встреч стали три «московских» стихотворения Мандельштама и поэтический цикл Цветаевой. Между двумя выдающимися авторами сложился диалог, в котором исследователи отмечают «общность языковых кодов — интерпретации изображаемого через возведение к историко-культурным архетипам1». Надежда Мандельштам, жена поэта, определила значимость этих встреч: «Цветаева, подарив свою дружбу и Москву, как-то расколдовала Мандельштама. Это был чудесный дар, потому что с одним Петербургом, без Москвы, нет вольного дыхания, нет настоящего чувства России…»

    Во время прогулки Цветаевой и Мандельштама происходит не только знакомство «чужеземного гостя» с древней столицей, но и воскрешение её истории, событий, происходивших в увиденных местах. Москва, совсем не похожая на Петербург, завораживает Мандельштама, становится для него символом допетровской России.

    Март 1916 года — время неспокойное, третий год шла война, поэтому Москва вызывает у поэта исторические ассоциации, наполненные тревогой. В результате получилась яркая картина, приоткрывающая внутренний мир автора и его лирического героя.

    Первая строфа ассоциируется с периодом, названным Смутным временем в истории России. Сама Цветаева в одном из стихотворений той поры сравнила себя с Мариной Мнишек, а Мандельштама — с царевичем Дмитрием или Лжедмитрием. Выбирая местоимение «мы», автор видит себя и Марину опальными героями, которых в крестьянских санях везут на Красную площадь «к церковке знакомой».

На розвальнях, уложенных соломой, Едва прикрытые рогожей роковой, От Воробьёвых гор до церковки знакомой Мы ехали огромною Москвой.

    Поэт словно предчувствует трагический финал обеих личных судеб, усиленный аллюзией на знаменитую картину В. И. Сурикова «Боярыня Морозова» и эпитетом «роковой». К этому образу возвращается и в четвёртой строфе стихотворения:

Ныряли сани в чёрные ухабы, И возвращался с гульбища народ. Худые мужики и злые бабы Переминались у ворот.

В. Суриков. Боярыня Морозова  После смерти мужа, унаследовав немалое состояние, боярыня Феодосия Прокопьевна Морозова и её сестра постриглись в монахини и, верные старообрядчеству, не захотели принять новое церковное учение. Они отказываются даже от жизни во имя духовных убеждений. Сёстры были подвергнуты пыткам и умерли мученической голодной смертью в 1675 году в земляной тюрьме Боровска, а 14 их слуг сожгли заживо.

    Используя негативно окрашенную лексику («ухабы», «гульбище», «чёрные», «худые», «злые»), автор словно бы переносит в современную ему Москву образ далёкого «смутного» времени.

    Во второй строфе меняется образ пространства, возникает новая историческая ассоциация: в 1591 году в Угличе во время игры в «тычки» (ножички) погиб восьмилетний царевич Дмитрий, младший сын Ивана Грозного. Рисуя в первых двух строках мирную картину современного поэту Углича («играют дети в бабки», «пахнет хлеб, оставленный в печи»), он неожиданно вновь возвращается на московские улицы в день казни Лжедмитрия (Григория Отрепьева). Известно, что три свечи зажигали при отпевании покойника. Уже предчувствуя трагические обстоятельства собственной гибели, ставит себя на место казнённого, когда пророчески выбирает местоимение «меня»:

По улицам меня везут без шапки, И теплятся в часовне три свечи.

    По мнению литературных критиков, «центральное место в композиции стихотворения занимает третья строфа, содержащая аллюзию на известное изречение русского монаха Филофея: “Москва — Третий Рим”, “…два Рима пали, а третий стоит, а четвёртому не бывать”». В стихотворении возникает лирический мотив: Москва, в которой третью по счёту (после Коктебеля и Петербурга) встречу поэта с возлюбленной «сам Бог благословил», становится для него поистине «Третьим Римом», а всем предыдущим и последующим, ставшим нелюбимыми, — «не бывать».

    Заключительная строфа открывается мрачной картиной казни Лжедмитрия. Лирический герой ощущает страдания «царевича» как свои собственные: «связанные руки затекли», «немеет страшно тело…» Последняя строка («…И рыжую солому подожгли») самая сильная в произведении.  По свидетельствам современников, рыжими были волосы у Григория Отрепьева. После смерти тело его сожгли, а пеплом, смешанным с порохом, выстрелили из пушки.

    Если сегодня в жизни лирического героя всё прекрасно: встреча с Москвой, имя Марина, поэтический роман, особое вдохновение, то по воле судьбы над головами двух «слишком своевольных» поэтов уже витает призрак смерти.

    Тема рока, власти судьбы над жизнью и смертью человека, становится главной в стихотворении.

    Стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» (1925) — одно из лучших в любовной лирике Мандельштама, обращено к Ольге Ваксель, по воспоминаниям А. Ахматовой, «ослепительной красавице». Поэт увидел Ольгу в Ленинграде и был восхищён не только её красотой, но и тем, что это «необыкновенная, незаурядная женщина; в ней чувствовался ум, решительный характер, и в то же время ощущалась какая-то скрытая трагичность». Ольга Ваксель посещала дом Мандельштама, была хорошо знакома с его женой и когда поняла, что стала причиной душевных страданий поэта, решительно ушла и больше никогда в этот дом не приходила. Стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» стало прощальным в истории этих отношений.

    Строки стихотворения пронизаны драматическим пафосом расставания. Лирическому герою кажется: в его жизни никогда больше не случится того сияния зарницы, которое излучал образ любимой, явления то ли ангела «в золотой овчине», то ли озарённого «светом фонарного луча» силуэта любимой женщины. Он никого не винит, кроме себя самого, запутавшегося в непростой ситуации, и единственное, что ему остаётся, — воспоминания. Пронзительная нежность чувствуется в обращении к любимой: так служат прекрасным дамам, заботятся о малых детях:

Хочешь яблока ночного, Сбитню свежего, крутого, Хочешь, валенки сниму, Как пушинку подниму.

    Чем проще бытовые реалии («яблоко», «сбитень», «валенки»), тем явственнее проявляется на этом фоне трепетное желание лирического героя боготворить возлюбленную, заботиться о ней. Но где-то по углам его дома, как дурной знак, «чёрным зайцем обернувшись», уже прячется беда.

    Лирический герой вспоминает последнее объяснение с любимой, её растерянность, неумение лгать, извиняющуюся улыбку… Как много душевной боли и безысходности уместил в этих двух строфах автор, отдав предпочтение глаголам: «дрожала», «запнулась», «изолгалась», «улыбнулась»… Даже красота любимой кажется ему в этот момент «неуклюжей» (оксюморон), неуместной, негармоничной.

    Возможна ли в будущем встреча? Она может произойти только в запредельной, «заресничной стране», расположенной «за куколем (куполом) дворцовым и за кипенем садовым», т. е. где-то в сказочном тридевятом царстве. Там всё произойдёт в обратном порядке: можно выбрать всё те же «валенки сухие и тулупы золотые» и «по той же улице», но находящейся в каком-то другом измерении, пойти «взявшись за руки». Не нужно будет оглядываться, ждать чужих вмешательств: ориентиром в пути станут «сияющие вехи» не гаснущих «от зари и до зари» фонарей. В земном мире, где нет больше блеска зарниц и все фонари погасли, они не встретятся никогда.

    «…Когда последнее слово изгоняет случайно внедрившихся пришельцев, стихотворение как бы отпадает от своего автора, перестаёт жужжать и мучить его. Одержимый получает освобождение», — так вспоминала о работе мужа над стихами Надежда Мандельштам. Ставшее прощальным произведение подарило «одержимому» любовью поэту освобождение.

    «Помоги, Господь, эту ночь прожить…» (1931). В творчестве Мандельштама Петербург, как пишут исследователи, «составил не просто особую тему, но целый сюжет, связавший в одно историю города, страны и его личную судьбу». И если Петербург раннего Мандельштама многоликий, прекрасный и благословенный, то впоследствии, ставший сначала Петроградом, а затем Ленинградом, город всё больше и больше отдаляется от поэта, становится для него обителью зла, над которой витает призрак смерти.

    В конце 1930 — начале 1931 года Мандельштамы после двух лет московской жизни и путешествия в Армению приезжают в Ленинград. Ни работы, ни жилья городские власти слишком неудобной и беспокойной творческой личности не предоставили. Как писала Надежда Мандельштам, «…пожилой и утомлённый человек очутился у разбитого корыта, оказался беспризорным во всесоюзном масштабе». В январе 1931 года Осип Эмильевич пишет знаменитое стихотворение «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз…». Мотив предчувствия беды становится ведущим:

Я на лестнице чёрной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок, И всю ночь напролёт жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных.

    К этим пророческим строкам примыкает написанное тогда же трёхстишие-молитва:

Помоги, Господь, эту ночь прожить, Я за жизнь боюсь, за твою рабу… В Петербурге жить — словно спать в гробу.

    Присущая молитве сила, заключённая в этих трёх строках, объясняется не только проникновенным обращением поэта к Господу как к последней милосердной инстанции, не только признанием полного подчинения своей жизни («за твою рабу») его воле, но и уместившемся в последней строке обвинении городу: «В Петербурге жить — словно спать в гробу». Такой приговор Ленинграду 1930-х годов выносит автор. К нему в недалёком будущем присоединит свой голос Ахматова, называя его в поэме «Реквием» «столицей одичалой».

    Стихотворение «Я скажу тебе с последней прямотой…» (1931) при первом прочтении может показаться легкомысленной песенкой, в которой неоднократно повторяются названия напитков, вульгаризмы, весёлые напевы («Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли…»). Такому восприятию способствуют особая смена ритма, рефрен и замыкающая круг кольцевая композиция. Однако между строк набирает силу мотив трагической обречённости, голос «последней прямоты». 

    К кому обращается лирический герой? Кого он сначала нежно называет «ангел мой», а затем по имени «ангел Мэри»? В маленькой трагедии Пушкина «Пир во время чумы» есть образ Мери — девушки, поющей жалобную песню для тех, кто затеял веселье как последнее убежище от неминуемой смерти. Лирический герой Мандельштама тоже оказался на пиру «во время чумы». Она не менее страшная, чем смертельная болезнь, — «чума» сталинского режима, забирающая жизни сначала сотен, затем тысяч невиновных людей, попавших в её чёрные списки. Лирический герой предлагает своей собеседнице Мэри притвориться такой же бесшабашной, как он, во всём видеть «лишь бредни» и ни о чём не тужить. Но уже со второй строфы начинается невесёлый рассказ о необратимых потерях. И самое страшное для героя, что прервана связь времён, обесценена культура:

Там, где эллину сияла Красота, Мне из чёрных дыр зияла Пустота.

    Используя рифмы-антонимы «сияла — зияла», «красота — срамота», автор показывает, насколько ограблена духовная жизнь человека, у которого на губах остаётся только привкус «пустоты». И чтобы заглушить тяжёлые мысли, лирический герой начинает, как сказано в эпиграфе, петь «голосом пронзительным и фальшивым». Вряд ли этот голос поможет ему не чувствовать себя обречённым. Поэт предвидит, что смерть уже стоит за его плечами.

    Легкомысленность стихотворения оказалась мнимой. Оно не выпадает из ряда других трагических стихотворений Мандельштама того времени. Как и в трагедии Пушкина, перед нами песнь накануне небытия.

    Стихотворение «Мы живём, под собою не чуя страны…» было написано в ноябре 1933 года. Когда Мандельштам прочитал его Б. Пастернаку, услышал в ответ: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства». Мандельштам не последовал совету Пастернака «не читать эти стихи никому другому» и уже в мае 1934 года был арестован и сослан на три года сначала в Чердынь, а затем в Воронеж. Приговор оказался относительно мягким. «Изолировать, но сохранить», — таков был указ «кремлёвского горца» — главного «героя» этой политической эпиграммы.

    Сам поэт называл это произведение «документом убеждений старой интеллигенции, считающей себя носительницей и передатчицей в наше время ценностей прежних культур». Одной из главных моральных ценностей «прежней культуры» являлась свобода слова. В стране, где разговаривают шёпотом («Наши речи за десять шагов не слышны»), с оглядкой («Там припомнят кремлёвского горца»), невозможно чувствовать себя защищённым. Центральный образ — воплощение какого-то безликого, дьявольского существа. «Получудовище» лишено человеческого лица и речи («Он один лишь бабачит и тычет»), бесчеловечность для него является нормой поведения. Сияет не нимб истинного вождя, а «голенища», ставшие символом власти, основанной на указах об уничтожении человека: «Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз…»

    Свиту правителя поэт называет «тонкошеими вождями», «полулюдьми», способными только «свистеть, мяукать, хныкать» — подпевать и подчиняться. По мнению биографа, такая характеристика окружения могла даже понравиться И. Сталину, испытывавшему жажду неограниченной власти, основанной на подавлении остальных людей. Образ «горца» наделён одним чувством — наслаждением хищника, убивающего жертву: «Что ни казнь у него — то малина…» Автор усиливает негативную характеристику вождя. И чтобы никто не сомневался в адресате, заканчивает эпиграмму ещё одной узнаваемой приметой: «…И широкая грудь осетина», ставя последнюю точку «в акте самоубийства».

1. Какое влияние на стихи раннего Мандельштама оказали поэты и поэзия Серебряного века? На примере выбранного вами стихотворения покажите, как «в земном поэт обнаруживает небесное (символизм), а в небесном земное» (акмеизм).

2. На примере выбранных вами стихотворений поэта раскройте (устно или письменно) одну из тем: «Образ Петербурга и Ленинграда в поэзии Мандельштама»; «Античный мир в поэзии Мандельштама»; «Мотивы и образы мирового искусства в поэзии Мандельштама»; «Особенности любовной лирики Мандельштама»; «Образ XX века в стихах Мандельштама»; «Противостояние тоталитарному режиму — пафос поэзии Мандельштама». 3. Подготовьте сообщение на тему «Особенности поэтического языка Мандельштама». Проследите, как поэт использует в своей лирике изобразительно-выразительные средства (уровень фонетики, лексики, синтаксиса). 4. Напишите реферат на одну из предложенных тем: «Голоса русских поэтов в произведениях Мандельштама»; «Художник и власть в творчестве Мандельштама»; «Тема жизни и смерти в “Воронежских тетрадях” Мандельштама». Подготовьте презентацию к выбранной вами теме. 5. Посмотрите документальный фильм «Тайна архива Мандельштама» (сайт tvkultura.ru). По мотивам фильма напишите эссе на тему «Рукописи не горят».